«Я сказал, что правда на моей стороне. Была такая пафосная фраза» Интервью Ивана Голунова — корреспондента «Медузы» и свободного человека
Семен Кац для «Медузы»
11 июня было закрыто уголовное дело корреспондента отдела расследований «Медузы» Ивана Голунова. Сотрудники полиции обвиняли его в распространении наркотиков. Общественная и журналистская кампания солидарности, а также акции протестав его поддержку оказались беспрецедентными. МВД прекратило уголовное дело на пятый день после задержания. Первые дни Иван Голунов провел с близкими и друзьями, а потом рассказал о случившемся своему коллеге, спецкору «Медузы» Илье Жегулеву. (Издание открыло свободный доступ к этому интервью. "Весьма" публикует его полностью).
— Хотел тебе задать этот вопрос еще утром в четверг [6 июня, за несколько часов до задержания]. Откуда у тебя эта футболка «Редакция требует крови» с логотипом RT, в которую ты был одет и про которую уже не раз рассказывала [главный редактор канала Маргарита] Симоньян в твиттере?
— Собственно, я это купил в интернет-магазине Russia Today. 880 рублей потратил. Я даже думал, хорошо ли переводить деньги Маргарите Симоньян.
— И чем эта футболка тебя так зацепила?
— Чтобы у всех этих людей из «Би-би-си» типа [журналистки русской службы британской корпорации «Би-би-си», подруги Голунова] Светы Рейтер кровь из глаз пошла! Первый раз я ее надел, когда встречался с [другим журналистом «Би-би-си» Ильей] Барабановым, потому что я догадывался, что Барабанов на это отреагирует спокойно, но кому нужно — отправит. Это был какой-то скандал с «Би-би-си», когда они пытались Маргариту Симоньян укусить и она вот так ответила.
— Как ты переживаешь свою неожиданную популярность? Тебя же все узнают на улице?
— Да, даже когда стояли ночью в переулке с [главным редактором «Медузы» Иваном] Колпаковым, люди подходили — говорили: «Ах это вы? Поздравляем». Думаю, да, есть проблема. С другой стороны вчера, когда выходили на улицу, я купил у какого-то дворника возле дома кепку, теперь хожу в кепке.
— Прямо у дворника?
— Да, у какого-то таджика просто купил кепку. И надел темные очки. И пока никто не узнает, сегодня какая-то девушка подозрительно смотрела, но, может, случайность.
Я не понимаю, как поменялась моя жизнь. До сих пор поражает поддержка и телекамеры около ГСУ. Или вот, господи, три минуты в главном юмористическом шоу страны — в «Вечернем Урганте». Оказывается, можно на Первом канале шутить про эту ситуацию. Земфира, которая поставила заглушку на свой сайт. Я даже не могу себе представить этот уровень поддержки. Когда мне знакомая сказала, что в Токио выходили на какую-то акцию протеста, нерусские люди… Что меня связывает с Японией? Я даже в этой стране не был ни разу, как и в других странах, где прошли акции. Мне пока сложно представить этот уровень поддержки.
Когда я сидел в ИВС, мне сотрудники ФСИНа, конвойные говорили что-то такое, но мне казалось, что они шутят. Кто-то из них сказал, что была новость о том, что я обогнал по уровню цитирования Путина, подумал: что-то важное. Но не настолько.
— Что ты думаешь о несанкционированном марше в твою поддержку 12 июня в Москве и о заявлении по этому поводу?
— Я в среду впервые открыл интернет в 12 часов дня [когда несанкционированная акция началась]. И увидел, что идет марш, увидел, что идет трансляция на «Дожде», открыл ее. Увидел там Ваню [Колпакова] и [писателя] Григория Остера и заплакал. Я понял, что мне нужно пойти и сказать всем «спасибо».
— Прямо заплакал?
— Ну слушай. Григорий Остер говорит, что он поддерживает Ивана Голунова, потому что и Иван читал его произведения. И Иван действительно читал его произведения, как и любой человек 1970-х, 1980-х, 1990-х годов рождения. Он туда пришел, а меня там нет. Я уже собрался ехать, но меня отговорили. Так как я не совсем в адекватном состоянии был, я посоветовался, и мне сказали, что это может быть небезопасно — не только для меня, но и для людей, которые там находятся. С моим появлением прогулка превратится в кружок, и все остановятся вокруг меня, и это будет началом винтилова. Я закрыл трансляцию и поехал к адвокату, по дороге слышал звуки спецсигналов. Наверное, это были автозаки.
— Как ты считаешь, есть сейчас угроза твоей жизни? И от кого может исходить опасность?
— Либо от людей, которые были отправлены в отставку, либо от оперуполномоченных, которые не ожидали, что дело так повернется. Какие действия они могут совершить, я не понимаю, поэтому надо быть осторожным.
— Что значит — быть осторожным? Ты не был осторожным до задержания?
— После празднования [в апреле 2019 года] 15-летия русского «Форбса»в ночном клубе мы уходили вместе: я и еще два довольно опытных журналиста — [бывшие сотрудники «Форбса»] Александр Сазонов и Игорь Терентьев. Мы решили пройтись до МЦК пешком. Они говорят: «Что-то за нами какой-то мужичок идет». Мы довольно долго петляли по всяким переулкам, и он все время был за нами, потом тоже зашел в поезд. Я сделал для себя отметку, хотя не считал это чем-то подозрительным, тем более, что сам я его не заметил. Да и у меня был опыт, когда я несколько раз вычислял наружку. Но то ли это какая-то усталость, то ли потеря бдительности. Хотя сейчас вспоминаю, что какие-то «звоночки» перед задержанием были — я их списывал на свою паранойю.
— Какие «звоночки»?
— Соседи говорили, что приходил уголовный розыск и интересовался мной, но у меня довольно активный участковый — от слова «участие»: постоянно делает обходы. Я подумал, что это в очередной раз был он. Это дня за четыре-пять [до задержания] происходило.
Потом была странная штука: я раньше пользовался платной версией приложения GetContact, это приложение позволяет посмотреть, кто интересовался твоим номером. В начале мая я отказался от платного аккаунта, а за неделю до задержания был вал уведомлений — ваш номер смотрели столько-то раз. Я подумал, что GetContact разводит меня — обиделся, что я убрал платный доступ, [хочет] чтобы я снова подписался. Сейчас понимаю, что это мог реально кто-то интересоваться.
Семен Кац для «Медузы»
— В суде ты говорил, что связываешь дело с тем, что расследуешь устройство рынка ритуальных услуг. Ты о нем уже писал. Тебе угрожали?
— Я занимаюсь этой темой довольно давно, хотя случился большой перерыв. Был момент, когда в прошлом году мне настойчиво говорили — не смотреть в определенную часть этого сектора, в определенную нишу. Конкретно — в определенную часть московской [похоронной] индустрии. Это говорили мои источники, с которыми мы сначала общались нормально, а потом они начали объяснять, что как-то лучше не стоит [ничего публиковать], много ведь свободных мест на кладбищах.
— Каламбур. Даже шутка, обхохочешься.
— Шутка. Всегда можно сказать, что это была шутка. Не угрозы.
— После предыдущего текста о похоронном бизнесе многие говорили: мол, Голунов написал статью обо всем, кроме Москвы, ее рынка ритуальных услуг.
— В прошлый текст многое не попало. Его объем и так составляет 40 тысяч знаков, что совершенно нереальный объем для прочтения. Такое прочитать в состоянии или фанаты, или [спецкор «Новой газеты», известный длинными текстами] Илья Азар.
— Новое расследование — о людях, которые контролируют похоронный бизнес и которые связаны с ФСБ? Те самые люди, о которых было расследование в «Проекте» и про которых писалАлексей Навальный?
— В том числе. Со мной говорили не они сами, а близкие к ним люди. И было это все в форме шуток. Так чтобы кто-то угрожал — «ходи-оглядывайся» — такого не было. Все довольно вежливо, корректно. Я же просто тоже не очень конфликтный человек. Я тоже всегда пытаюсь конфликты более-менее с шутками-прибаутками разрешать. Мне сложно вести себя жестко. Поэтому я скрываю это за какой-то иронией, если на это готовы собеседники, за какими-то шутками.
— Что будет в итоге с расследованием [о похоронном бизнесе, черновик которого был сдан редактору накануне задержания]? Его действительно будут помогать тебе делать десять журналистов?
— Не десять, а двенадцать, включая меня. Двенадцать человек с этим справятся явно быстрее и эффективнее. У каждого из нас есть разные навыки и умения. Как минимум они могут проверить мою информацию, а как максимум — найти дополнительную. Но я пока не погружался в процесс, я все-таки хочу немножко прийти в себя. Я очень хотел бы сейчас пожить обычной жизнью — ходить по улицам, ездить в метро.
— Давай начнем сначала. Как тебя задержали? Прямо на Цветном бульваре?
— Нет, это проход во дворах [около Цветного бульвара] — я узнал о нем буквально дней за пять, потому что мы гуляли в том районе с [журналисткой] Ниной Абросимовой. Когда мы с ней там гуляли, я запомнил такую большую яму в асфальте, а я, как известно, не могу пройти мимо ямы с чистой совестью. Я сфотографировал яму, чтобы отправить в приложение «Наш город», там, собственно, ты тыкаешь на карте, где проблема, а тебе пишут, как это место называется. То место — проезд между 3-м Колобовским переулком и Цветным бульваром. В этом проезде меня и задержали. Может, чуть дальше от ямы. Потому что я еще сфотографировал помятый дорожный знак — на это тоже можно жаловаться.
И секунд через 20 на меня налетели какие-то люди, про которых я сначала подумал, что мне придется проститься со своим компьютером: они были в гражданском, по-угловатому подскочили, вокруг никого. Потом понял, что компьютера у меня с собой нет, и как-то немножко успокоился и обрадовался. А они стали говорить, что я задержан и все такое.
— А когда, по ощущениям, тебе подбросили наркотики?
— Когда мне подбросили в рюкзак, у меня нет предположений. Я не понимаю. А вот когда мне подбросили в квартиру, я абсолютно точно этот момент представляю. Мы стояли в дверях с понятыми, их было двое. Я стоял и сотрудник, который, собственно, держал меня за наручники и вел видеозапись. Мы такие все выглядываем только в дверной проем. А старший группы, Денис Коновалов, которого нет в протоколе (несмотря на то, что он старший и рулил всем процессом), зашел в комнату, пока мы стояли в прихожей.
Кстати, в протоколе нет многих других людей, которые на самом деле участвовали. В протоколе досмотра — тоже. Когда я сейчас посмотрел внимательно на протоколы, подумал: «А вот этот чувак, к которому я был пристегнут [наручниками], как он может исчезнуть?»
— То есть это место никак не просматривалось?
— Да, мы стояли при входе в комнату. Если бы он не пришел и не сказал сразу: «А не смотрели вы наверху?» — а хотя бы минут через пять это произнес, было бы не так удивительно. Это [обнаружение наркотиков на шкафу] было сделано так карикатурно.
После обыска в квартире Ивана Голунова, июнь 2019 годаИван Клейменов для «Медузы»
Там была еще одна ситуация: я ехал на обыск с двумя оперуполномоченными в одной машине, а остальные оперуполномоченные с моими ключами от квартиры ехали в другой машине. Мы заезжали на медосвидетельствование (которого почему-то уже нет в материалах уголовного дела), но все равно приехали к дому раньше второй машины. Они [оперуполномоченные из второй машины] звонили и просили отъехать от подъезда. И мы типа отъехали: сначала в одно место, потом в другое место, во дворе, где не было видно входа в подъезд. А потом вернулись на то же место перед подъездом.
— Ты как-то пытался обезопасить себя, чтобы тебе не подбросили наркотики?
— Я с самого начала, еще когда они стали меня запихивать в машину, даже еще до того момента, когда они показали «корочки», стал говорить: «Позвоните и сообщите моим родным и близким, коллегам о моем задержании. Позвоните адвокату».
— Ты говорил, что ты известный журналист?
— Нет. Я вообще ничего не говорил, кроме того, чтобы они позвонили адвокату. Когда стали оформлять протокол досмотра, стали спрашивать, как зовут. Я говорю: «Вы нашли мой паспорт, можете установить мою личность. А я на все вопросы буду отвечать только в присутствии адвоката». Потом в ходе досмотра они нашли пресс-карты. Спросили, мол, это твои. Я ответил: «В присутствии адвоката». — «О, это наверное поддельные. Сейчас мы их проверим». Куда-то их понесли проверять. Потом пришли, спрашивают: «Ты журналист?» Я говорю: «Слушайте, вас в гугле не забанили, посмотрите». И опять про адвоката. Я на все отвечал так. «Хочешь воды?» — «В присутствии адвоката». Они под конец дня уже говорили: мол, что у него спрашивать, мы уже знаем ответ: «В присутствии адвоката». Ха-ха-ха, просто шутка дня.
Когда всерьез отвечали, говорили: «У нас проводится оперативно-розыскное мероприятие, для него не нужен адвокат, ты не являешься задержанным, адвокату может звонить только следователь, потому что ты с этого момента считаешься задержанным».
— А как же ты не задержан, если ты в наручниках?
— Да. «Это оперативно-розыскные мероприятия. Извините». То есть сначала был в наручниках за спиной, что совсем как-то неудобно. За спиной в куртке с капюшоном с рюкзаком и ты сидишь в машине — это неудобно. И ты не можешь ничего сделать, никак повернуться, потому что машина маленькая.
Когда меня повезли на медосвидетельствование, я вышел в фойе [отдела полиции] и там стал кричать о том, что это задержание незаконно, мне не предоставляют адвоката. Даже офицер дежурной части встрепенулся — привстал посмотреть, но ничего не сделал. Потом на улице, когда мы вышли из ОВД, я говорил прохожим — хотя понимал, что это довольно глупая затея, — чтобы позвонили маме, телефон такой-то. Я пытался упираться, хвататься за все и кричать. И в пункте медосвидетельствования я подумал, что раз это заведение департамента здравоохранения, а не полиции, а еще везде висят камеры, им сложнее будет уничтожить доказательства незаконного задержания, и я тоже пробовал обратить внимание на себя.
Там была какая-то девушка-адвокат, она выясняла про какого-то мужчину, какие у него промилле, — туда свозят и водителей для проверки на алкоголь. Я ей кричу: «Меня задержали незаконно, моим родным ничего не сообщают, позвоните, пожалуйста, моей маме по телефону…» Ничего в итоге.
Когда мы ехали в машине, я старался сидеть так, чтобы видны были наручники — если вдруг совершенно случайно кто-то из знакомых поедет мимо и меня увидит в потоке машин, чтобы мог сообщить.
Когда во дворе [дома перед обыском в квартире] ждали в машине, был жаркий день, были открыты окна [автомобиля]. Там какая-то девушка стала садиться в свою машину, я стал девушке говорить: «Меня задержали незаконно, у меня нет адвоката, не сообщают моим родственникам, позвоните моей маме по такому-то телефону». Полицейские ей сказали: «Не слушайте его, все нормально, все хорошо». И закрыли окно.
Потом они сказали: «Ты себя плохо ведешь, мы тебе больше не будем давать воды». Мы ведь все любим шутить, поэтому я считаю, что это была шутка: воды дали. Я из дома тоже смог взять воды, потом у меня была заначка сигарет дома, попросил достать — при обыске ее, кстати, не обнаружили.
— Что искали в квартире, если не считать «найденных» наркотиков?
— Обыск был довольно поверхностный. В какой-то момент [оперуполномоченному] Денису [Коновалову] кто-то позвонил, и он сказал: «Так, все электронные устройства собираем». Они еще когда в отделении открыли рюкзак, очень расстроились, что у меня нет с собой компьютера. Спросили, где он. А первым делом, после того как заломили руки [на задержании], вытащили телефон и стали требовать пароль блокировки. Я не знаю, как это связано с наркоманами, но мне потом сказали, что это обычная практика. Но слова: «Где компьютер?» А почему он у меня должен быть-то? То есть они откуда-то знали, что у меня должен быть с собой компьютер. Не каждый же человек носит с собой компьютер.
Денис — это у них такой старшой, который руководил всем процессом, хотя из протоколов этого не следует. Когда мы ехали уже после обыска, он сказал: «Лучше тебе сотрудничать со следствием, лучше тебе во всем сознаться и выдать свои каналы или как это называется. Лучше их всех тебе сдать». И, мол, вообще всего можно избежать тогда. На что я сказал, что правда на моей стороне, а в глаза своим детям будете смотреть вы потом. Была такая пафосная фраза.
Семен Кац для «Медузы»
— Как тебе удалось убедить позвонить близким, почему это было ночью и почему это была [журналистка русской службы «Би-би-си»] Света Рейтер?
— Насколько я понимаю, следователь обязан был это сделать, он обязан сделать один звонок. Я стал думать, кто может оперативно отреагировать, принять правильные действия. Мы сегодня разговаривали с мамой, мама сказала: «Хорошо, что ты мне не позвонил». И потом мама очень часто отключает на ночь телефон.
Можно было попробовать позвонить днем, но я очень сильно опасался, что у меня выхватят телефон, когда я его разблокирую. Я бы и днем позвонил Свете, но я не помнил ее номер наизусть — мне не хватало двух цифр вспомнить. Были в памяти варианты, но выяснилось, что это неправильные варианты. Потом они [оперуполномоченные] сказали, что я все равно уже никому звонить не могу, потому что любой, кому я позвоню, даже адвокат, помешает им собрать улики. Вот они сейчас все соберут — и только после этого можно звонить адвокату.
Ночью у следователя я оценил обстановку, прикинул, смогу ли быстро посмотреть номер и заблокировать телефон. Я понял, что Света — тот человек, который сориентируется ночью в ситуации и начнет активно действовать. Когда следователь начал набирать ее номер с личного телефона, я стал думать, что он совершает ошибку, но не стал его останавливать, поняв, что его ошибка — в мою пользу.
— Какую ошибку?
— Он стал звонить Свете со своего личного мобильного. А Света очень активная. Она стала ему перезванивать, чтобы что-то уточнять, потому что он что-то пробубнил ей и бросил трубку. А в 7:50 утра ему позвонила [журналистка] Ксения Собчак. До этого ему тоже звонили всякие разные люди, но на Ксении Собчак он немножко удивился и сказал: «Это что же, может, мне еще мои школьные учителя позвонят?»
— Как этого следователя зовут?
— Игорь Андреевич Лопатин.
— Что было дальше?
— Через полтора часа после звонка Свете приехал адвокат Дмитрий Джулай. Огромная ему благодарность, что так быстро приехал, потому что как вести себя в этой ситуации, у меня не было никакого понимания. Он приехал быстро, и я не провел много времени в какой-то непонятной камере предварительного заключения, за это ему огромное спасибо. На допросе я говорил, что меня били сотрудники полиции. На этом же допросе присутствовали эти сотрудники полиции. А потом меня они отвели в свою комнату и я сидел там с ними. С теми самыми, на которых я только что дал показания, что они меня избили. Я им говорил: «Давайте пойдем покурим». Они: «Мы не пойдем курить, потому что ты плохо себя ведешь. Че ты там какую-то ***** [околесицу] нес?» То есть они закусились. Это продолжалось пару часов. Возможно, начал подниматься какой-то кипиш. Меня пересадили к другим оперуполномоченным, которые никак не участвовали ни в задержании, ни в других процедурах. Это логично, потому что те могли начать меня снова бить или что-то еще. Просто довольно странно, что ты жалуешься, говоришь, что тебя били эти люди, а потом тебя отдали им на попечение. Какие-то странные процедуры. И как я сейчас понимаю, уже тогда у меня должен был быть конвой. Я должен был быть с конвоем, а не с оперуполномоченными.
— Что после всей этой истории думаешь про статью 228?
— Я много читал и про статью, и про то, как подбрасывают наркотики. Я довольно неплохо знаю историю твоего брата, потому что ты мне рассказывал. Но у меня даже предположений никогда не было, что это может коснуться меня. Да, от тюрьмы и от сумы не зарекайся — есть такая пословица, но с чего вдруг мне может грозить тюрьма?
Я в этой истории находился пять дней. Я не знаю, что нужно изменить в этой статье. Это не совсем мой профиль. Но мне хотелось бы, чтобы что-то изменилось.
Я плохо понимаю статью 228. Но я понимаю, что все места, где в ОВД могут находиться подследственные, подозреваемые или еще кто-то, должны быть оборудованы видеокамерами. Желательно со звукозаписью. Чтобы все досмотры, обыски фиксировались на видеозапись. Они [члены опергруппы] говорили: «Мы ведем видеозапись». Но когда он [Денис Коновалов во время обыска в квартире] пошел за шкаф, а я начал орать и обращать внимание на это, камера должна была как-то отреагировать. То есть человек пропал у нас из поля зрения, и мне казалось, что этот факт важно зафиксировать. Но потом я увидел в протоколе, что видеозапись не велась, и я попадаю в идиотскую ситуацию, когда я рассчитываю на видеозапись, которая в дальнейшем будет каким-никаким доказательством. А эта видеозапись, если она хорошая [удобная следствию], — ее, видимо, оставляют, если плохая — удаляют. Вероятно, она осталась в мобильном телефоне личном, этих сотрудников, и когда они поняли, что ситуация не очень хорошая, они ее наверняка удалили.
— Ты стал настолько популярен и известен в последние несколько дней, основной вопрос, в том числе у моих друзей, которые тебя не знают: «Кто такой Ваня Голунов?» Начнем с того, употреблял ли ты когда-нибудь наркотики?
— Никогда. Вообще никакие. Мы же с тобой общаемся и ты знаешь, что я не люблю психоаналитиков, антидепрессанты и так далее. Моя самая популярная таблетка — ибупрофен. Всего остального я очень опасаюсь. Когда невропатолог говорил, что мне нужно попить таблетки, меня это бесило. Я их купил и неделю-полторы только решался начать их принимать. Мне кажется неестественным, когда мне становится лучше и веселее каким-то химическим способом. Это ведь заканчивается, и ты проваливаешься в какую-то глубокую тоску.
Я очень не люблю всех этих искусственных штук. Классе в девятом был период, когда мы [с друзьями] активно употребляли водку, а потом лет до 27 меня просто воротило от всего алкоголя. Даже если я выпивал глоток вина, у меня сразу начинала болеть голова, и я вообще не понимал, зачем это все. Потом я начал как-то более-менее употреблять алкоголь.
Потом на меня плохо подействовал закон о запрете продажи алкоголя в ночное время. Я думал: вдруг я буду идти и мне захочется чего-то выпить, а продавать уже ничего не будут. Значит, надо купить заранее, а если купил — сидишь и думаешь: надо бы выпить. В какой-то момент я понял, что у меня сформировалась привычка вечером немножко выпить, пару бокалов вина. Меня это раздражало. Я начал забывать какие-то очевидные вещи, начала ухудшаться память. Я это связывал с алкоголем. И я перестал пить вообще на какое-то время. Потом я побывал в Испании, где культ безалкогольного пива, и начал пить его. И стало хорошо. Как-то по ошибке купил алкогольное пиво, сделал глоток, и мне стало очень неприятно. Стал думать: «Как я раньше это пил?» За последний год я раз десять пил алкоголь — в компаниях. Последний раз вот приезжал в Ригу [где находится редакция «Медузы»], там был чей-то день рождения, мне сказали: «За маму, за папу».
Иван Голунов сразу после освобождения — возле здания ГСУМакс Авдеев для «Медузы»
