Сегодня 85 лет исполнилось выдающемуся российскому поэту Александру Кушнеру.
Кушнер родился 14 сентября 1936 года в Ленинграде.
В 1954 году окончил школу с золотой медалью, учился на факультете русского языка и литературы Ленинградского государственного педагогического института.
В 1959—1970 годах преподавал в школе русский язык и литературу.
Стихи начал публиковать в 1956—1957 в ленинградских альманахах и периодических изданиях.
В 1960 году стихи Кушнера вошли в «ленинградский» выпуск подпольного журнала «Синтаксис» и были перепечатаны на Западе в журнале «Грани».
Первая книга стихов была опубликована в 1962 году тиражом в 10 тысяч экземпляров. С 1970 года перешёл на профессиональную литературную деятельность.
В советское время широко печатался в СССР, но при этом дважды подвергался публичному остракизму, в 1963 году в журнале «Крокодил» (№ 11) и ленинградской газете «Смена» (28 марта) и в 1985 году в газете «Правда»
Иосиф Бродский писал о нем: «Александр Кушнер - один из лучших лирических поэтов ХХ века, и его имени суждено стоять в ряду имен, дорогих сердцу всякого, чей родной язык русский...»
Дмитрий Лихачев: «Кушнер — поэт жизни, во всех ее проявлениях. И в этом одно из самых притягательных свойств его поэзии».
Сергей Круглов: "Некто однажды написал о нем свысока примерно так : "Редкий случай поэтической производительности при температуре 36,6".
Думаю: ну и что.
Случай Кушнера - скорее тот случай. когда поэт нарочно сдерживает свою температуру на уровне 36,6, чтобы оставаться дееспособным в палате для неходячих: прислушаться к дыханию, принести воды, позвать медсестру, негромко поговорить...
Потому что сам Кушнер назвал сутью поэзии, как он ее понимает - утешение".
***
Времена не выбирают,
В них живут и умирают.
Большей пошлости на свете
Нет, чем клянчить и пенять.
Будто можно те на эти,
Как на рынке, поменять.
Что ни век, то век железный.
Но дымится сад чудесный,
Блещет тучка; я в пять лет
Должен был от скарлатины
Умереть, живи в невинный
Век, в котором горя нет.
Ты себя в счастливцы прочишь,
А при Грозном жить не хочешь?
Не мечтаешь о чуме
Флорентийской и проказе?
Хочешь ехать в первом классе,
А не в трюме, в полутьме?
Что ни век, то век железный.
Но дымится сад чудесный,
Блещет тучка; обниму
Век мой, рок мой на прощанье.
Время — это испытанье.
Не завидуй никому.
Крепко тесное объятье.
Время — кожа, а не платье.
Глубока его печать.
Словно с пальцев отпечатки,
С нас — его черты и складки,
Приглядевшись, можно взять.
***
Человек привыкает
Ко всему, ко всему.
Что ни год получает
По письму, по письму.
Это в белом конверте
Ему пишет зима.
Обещанье бессмертья —
Содержанье письма.
Как красив ее почерк!
Не сказать никому.
Он читает листочек
И не верит ему.
Зимним холодом дышит
У реки, у пруда.
И в ответ ей не пишет
Никогда, никогда.
***
Быть классиком — значит стоять на шкафу
Бессмысленным бюстом, топорща ключицы.
О Гоголь, во сне ль это всё, наяву?
Так чучело ставят: бекаса, сову.
Стоишь вместо птицы.
Он кутался в шарф, он любил мастерить
Жилеты, камзолы.
Не то что раздеться — куска проглотить
Не мог при свидетелях, — скульптором голый
Поставлен. Приятно ли классиком быть?
Быть классиком — в классе со шкафа смотреть
На школьников; им и запомнится Гоголь —
Не странник, не праведник, даже не щеголь,
Не Гоголь, а Гоголя верхняя треть.
Как нос Ковалева. Последний урок:
Не надо выдумывать, жизнь фантастична!
О юноши, пыль на лице, как чулок!
Быть классиком страшно, почти неприлично.
Не слышат: им хочется под потолок.
***
Это шведы, наверное, шведы, французы в двадцатом
Жили благоустроенном веке, чуть-чуть горьковатом,
Романтических роз аромат променяв на бензин,
На ученый доклад, на безумье абстрактных картин,
Ничего, ничего не имеющих общего с домом
Сумасшедшим, ни с деревом, к доктору в гости влекомым,
Это финны, наверное, финны, швейцарцы в таком
Жили веке домашнем, и кофе у них с молоком.
Это венгры, наверное, венгры, голландцы, датчане...
А у нас царь Иван, царь Борис в темноте за плечами,
Словно хищники, в мягких гуляют сапожках, не спят.
Завтра, тушинский вор, состоится воздушный парад!
Полетит громозвучное, многомоторное имя
Над трибуной с боярами, краешком глаза за ними
Он следит, как им нравится этот фигурный полет...
Я родился в шестнадцатом веке, и дрожь меня бьет.
***
Поэт, доволен будь: никто тебя не тронет,
Пиши что хочешь, век в России двадцать первый
К стихам не припадёт, не станет на ладони
Их взвешивать, они, как заросли люцерны
И клевера, цветут — и ладно, у дороги,
А мы пройдём, на них не обратив вниманье.
Природе все нужны — и мы не будем строги
К поэтам: говорят, что в этом их призванье.
А ты хотел бы стрел, хотел бы молний пылких,
Ломающих дубы, тебе беда и драма
Нужны, и пуля в лоб, и что-то вроде ссылки,
Ты Пушкина судьбу избрал бы, Мандельштама,
Опомнись, не себя — побереги Россию
И пожалей её, и прояви смиренье.
И травы хороши, и заросли лесные,
И кто-нибудь прочтёт твоё стихотворенье.
***
Набирая номер, попасть по ошибке в ад.
«Не туда попали», - вам сдержанно говорят.
«Как это не туда? – упираешься, - А куда?»
Но расслышишь смешок и смутишься: беда, беда.
«Извините!»
А с той стороны тишина, провал.
Трубку, трубку скорей на рычаг опусти, скорей,
Боже мой, не туда попал, не туда попал.
Голос твой там записан теперь до скончанья дней.
***
Не люблю французов с их прижимистостью и эгоизмом,
Не люблю арабов с их маслянистым взором и фанатизмом,
Не люблю евреев с их нахальством и самоуверенностью,
Англичан с их снобизмом, скукой и благонамеренностью,
Немцев с их жестокостью и грубостью,
Итальянцев с плутовством и глупостью,
Русских с окаянством, хамством и пьянством,
Не люблю испанцев, с тупостью их и чванством,
Северные не люблю народности
По причине их профессиональной непригодности,
И южные, пребывающие в оцепенении,
Переводчик, не переводи это стихотворение.
Барабаны, бубны не люблю, африканские маски, турецкие сабли.
Неужели вам нравятся фольклорные ансамбли?
Фет на вопрос, к какому бы он хотел принадлежать народу,
