Сегодня 80 лет исполняется Олегу Чухонцеву


Сегодня 80 лет поэту Олегу Чухонцеву. Его биографию вы можете прочитать здесь, а стихи пересказывать нет смысла, просто рекомендуем выпасть на несколько минут из окружающей суеты. Чухонцев высказал что-то важное не только про человеческое существование на Земле, но и про наше русское в особенности.


* * *

…человек одиннадцатого часа,

вскакивающий на подножку отходящего поезда,

расталкивающий очередь в нужную кассу,

выхватывающий (мысленно) нож из-за пояса,

едва почувствует угрозу нападения,

полагающийся на пещерные убеждения,

что псы — друзья, а люди — волки и сволочи,

потому что одни хранители очага, а другие исчадья ночи,

потому что надо же кому-то быть виноватым,

что он ещё там, всё ещё в десятом;


человек одиннадцатого часа,

в пятницу особенно требующий мяса

так же громко, как в остальные прав своей личности,

сам же считая их родом вымороченности,

требующий мяса, давящийся самым жирным куском,

как всегда не в то горло, и так во всём,

требующий, давящийся и вдруг вспоминающий

о Той, в суете забытой, Матери всех, скорбящей,

которой по младости духа давал когда-то обеты,

так что язвой обходятся пятничные обеды,

язвой, депрессией, в лучшем случае неврозом,

ибо к чему не готов он, так это — к внутренним угрозам;


человек одиннадцатого часа,

слушающий вполуха, смотрящий вполглаза,

и не от нерадивости даже или физического дефекта

или потому, что недобрал интеллекта,

а потому, что стал самостроиться — тяп-ляп — на глазок,

а фундамент под ним поплыл и просел в песок,

вот и не знает теперь, за что ухватиться,

может, плюнуть и всё раздать, а самому удавиться;


человек одиннадцатого часа,

я ли, ты ли, сколько нас — целая масса,

знающие-незнающие, туго соображающие,

храбрые по незнанию, безъязыко вещающие

о вещах, о которых не имеем и понятия,

взвинченные неврастеники, а чаще в апатии,

потому что кто виноват, понятно, а делать — кишка тонка,

а и какой Тебе, Господи, прок от тёмного мужика,

в годы бессознательные спьяну крещённого,

полунеграмотного, полупросвещённого,

спешащего из Сызрани в какие-нибудь Милуоки

на симпозиум, чипсами хрустящего по дороге,

про себя решающего, пролетая над безднами,

уравнение с двумя-тремя неизвестными,

не податься ли в Эмираты или лучше в Антарктику,

всё равно куда, хоть в другую Галактику;


Господи, Сыне Божий, Судителе великодушный,

уж такой народец мы, ушлый да недужный,

но проснувшийся однажды для чего-то высшего,

даже не проснувшийся, а поздно спохватившийся,

оступившийся, споткнувшийся и вдруг — как молнией —

оглушённый скрежетом тормозным и гармонией,

или так: обожжённый духовным пожаром

где-нибудь под Дамаском или за Можаем,

слепотой и теменью и — вдруг! — прозрением,

— вам нехорошо? — кто-то спросит с сожалением,

склонившись: — может, доктора? — а, что эскулап,

если… и всё прочее… аще крепок да слаб

выходящий из ступора…


            встанет, глазами поведёт,

и не встанет — восстанет:

            — я, — очнётся, — тот,

кто гнездилище мерзостей, но милостив Господь,

аз есмь прах, но живой, кто не токмо плоть,

а и дух Его, иже, как в Писании говорится,

живый в помощи Вышняго,

            в крове Бога Небесного водворится, —

в крове ли, под кровом, да хоть на чердаке,

но — в Его деснице,

           в Его руке;


и глядит человек, старик и дитя, на вас,

на далёкое близкое небо… — который час? —

какая разница, не спрашивай! — который век? —

не спрашивай, говорю! — глядит человек,

ангел ли падший, демон ли немой… глядит и ждёт…

— какое тысячелетье? — плечами пожмёт…

ещё не там, но уже не здесь… не спускает глаз…


и Свет невечерний стоит над ним, хотя день погас…


2016


Семен Усуд


- Во как! - обычно скажет Семён Усуд,

Если вдруг кто-то где-то отколет штучку.

Выпятит губы, словно найдёт колючку, -

- Я так и знал! - и сглотнёт её как верблюд.


Что ни случится: в глаз попадёт ресница,

И не ему, а соседу; на сеновал

Малый затащит девку, а та девица, -

Скорбно надует губы: - Я так и знал!


Всё-то он знает, всё-то он глазом точит,

Словно нечистая сила ест мужика;

Встанет лицом к забору, если доска

Плохо прибита: - Во! - и доска отскочит.


Словно ребенок, а по летам старик

Не приложил он рук ни к чему и – дальний-

Ходит среди людей, и худой кадык,

Как у верблюда пришлою дышит тайной.


Глянешь -куда его черти с утра несут?-

Кепку надвинет и чешет себе, сердешный,

Мучимый любопытством - иль скукой здешней?

Кто его знает. -Куда ты, Семён? - У суд.


Тем и живет. А кто? А откуда родом?-

Тайна и есть. Работал ли где когда?

Словно однажды вышел с другим народом

И по пути отстал и забрел сюда.


Сроки ли выйдут, на душу ль камень ляжет

Как облегченье, войдет ли под карк ворон

Высший Судья: - А ну-ка, скажи, Семён,

Не за себя, за тех! – и Семён все скажет.


Как-то встречаю осенью: шёл отстрел

Диких собак, и вспомнил он: -В тридцать третьем

я убежал. От голода зубы съел,

Нам-то ещё повезло...- И добавил: -Детям...


-Во как! – потом сказал, помолчал чуток,

И, не простясь, пошел городской пустыней

Где на деревьях тающий тенькал иней

И под ногами мерзлый хрустел песок.


Я еще вижу, как он идет по скверу,

Как он уходит, тая худой спиной.

Господи мой, не этому ли примеру

Следовать наказал Ты в страде земной?


Не потому, что дни его незлобивей,

Чем у других, а ночи, быть может, злей,

Не потому, что духом своим бедней,

А ремеслом да промыслом нерадивей,


А потому, что в мире больших невзгод,

Он, как дитя большое, в обидах страшных

Не по обидам, а по вине живёт;

Больше того, врагов возлюбил вчерашних,-


Может быть, он, когда выйдет его черёд

Перед лицом Творца оправдаться в судьях,

Хоть бы за то, что прожил верблюдом в людях,

В Царство Небесное как человек войдёт.

1982

***

...и дверь впотьмах привычную толкнул,

а там и свет чужой, и странный гул -

куда я? где? - и с дикою догадкой

застолье оглядел невдалеке,

попятился - и щелкнуло в замке.

И вот стою. И ручка под лопаткой.


А рядом шум, и гости за столом.

И подошел отец, сказал: - Пойдем.

Сюда, куда пришел, не опоздаешь.

Здесь все свои.- И место указал.

- Но ты же умер! - я ему сказал.

А он: - Не говори, чего не знаешь.


Он сел, и я окинул стол с вином,

где круглый лук сочился в заливном

и маслянился мозговой горошек,

и мысль пронзила: это скорбный сход,

когда я увидал блины и мед

и холодец из поросячьих ножек.


Они сидели как одна семья,

в одних летах отцы и сыновья,

и я узнал их, внове узнавая,

и вздрогнул, и стакан застыл в руке:

я мать свою увидел в уголке,

она мне улыбнулась как живая.


В углу, с железной миской, как всегда,

она сидела, странно молода,

и улыбалась про себя, но пятна

в подглазьях проступали все ясней,

как будто жить грозило ей - а ей

так не хотелось уходить обратно.


И я сказал: - Не ты со мной сейчас,

не вы со мной, но помысел о вас.

Но я приду - и ты, отец, вернешься

под этот свет, и ты вернешься, мать!

- Не говори, чего не можешь знать,-

услышал я,- узнаешь - содрогнешься.


И встали все, подняв на посошок.

И я хотел подняться, но не мог.

Хотел, хотел - но двери распахнулись,

как в лифте, распахнулись и сошлись,

и то ли вниз куда-то, то ли ввысь,

быстрей, быстрей - и слезы навернулись.


И всех как смыло. Всех до одного.

Глаза поднял - а рядом никого,

ни матери с отцом, ни поминанья,

лишь я один, да жизнь моя при мне,

да острый холодок на самом дне -

сознанье смерти или смерть сознанья.


И прожитому я подвел черту,

жизнь разделив на эту и на ту,

и полужизни опыт подытожил:

та жизнь была беспечна и легка,

легка, беспечна, молода, горька,

а этой жизни я еще не прожил.

1975

***

— Кыё! Кыё!

По колена стоя в воде, не выпуская тачки, он мочится в реку.

Возле моста, напротив трубы, извергающей пену

и мыльную воду бань, напротив заброшенного погоста

и ещё не взорванной церкви на том берегу

он стоит в воде и мочится в реку,

не понимая как будто и сам, как сюда забрёл,

а по лицу блуждает улыбка то ли блаженства,

то ли безумия; кончив нужду, он там и стоит,

где скот обычно вброд переходит реку,

стоит, не оправляя штанов, уставясь в поток,

онучи набрякли паводковой водою,

и он не знает, что делать дальше, так и стоит,

держась двумя за свою тележку, и что-то бормочет,

что-то мычит, но одно лишь слышно: — Кыё! Кыё!

Что это? причет? или проклятья?

                                                                              Каждой весною

по мостовой железный грохочет гром.

— Это Кыё-Кыё, — в пустоту кивают, —

выкатил тачку свою, — и под лай собак

он возникает в серой казённой шапке,

в красных галошах собственной выклейки — вот,

вот он проходит, лязгая, громыхая,

чуждый всему и всем, и старухи вслед

крестятся скорбно, как на Илью Пророка,

а мужики ворчат: — Проходи, проходи, дурак,

или в Андреево хочешь? — и, дёрнув тачку,

он исчезает в слепящем сумраке дня

так же внезапно, как и пришёл, лишь рокот

ходит с собачьим брёхом то тут, то там,

следуя по пятам...

                                                               Зачем человек явился?

Зачем как судьбу толкает два колеса,

и в праздники плачет, и лихо с улыбкой терпит,

и радуется не к месту: я видел сам,

как он с оркестром рядом шёл похоронным

и, обнажая дёсны, беззубым ртом

весь ликовал, смеялся беззвучным смехом,

вот, мол, кыё, смотрите, кыё-кыё —

что с него взять! Пришёл незнамо откуда,

и неизвестно, где сгинет.

                                                                    — Не отдавай,

не отдавай меня в Андреево, — говорила

мать моя перед смертью, а у самой

были такие глаза...

                                                                  Недавно случаем

я проезжал это место. Одноэтажный дом

старой постройки, без царя перестроенный,

в поле на выселках, можно сказать, барак,

но с мезонином, и на крыльце сидели

люди, все в чём-то сером, стайка людей,

не говоря меж собой, нахохлясь как птицы,

выбившиеся из сил, упав с облаков

на полевое судёнышко... но не это

странным мне показалось, не дом — приют

и не его обитатели, а то, что сам я,

кажется, был там, знаю его изнутри

до половиц, до чёрных латунных ручек,

вскриков и запахов хлорки, урины и

сквозняков, гуляющих коридором,

хлопающих дверьми: — Проходи, проходи...


О, то не гром расходится мостовыми,

Это Кыё-Кыё в небесах летит

на оглушительной тачке своей, и слабый, белый

тянется инверсионный след за ним,

медленно растекаясь и багровея

знаками таин...

                                                  Что он хотел сказать,

думаю я, просыпаясь, и на рассвете

через полвека, путая сон и явь,

всматриваюсь и вижу стоящего человека

в мутной воде и вопрошающего опять:

что? кого? но нет у пустоты ответа,

нет и всё! Ах ты катанье наше, мытьё,

никуда от вас — Иордан, Флегетон и Лета

или Вохна у ног... не знаю... Кыё. Кыё.

2002







Независимый информационный портал

Телефоны редакции: 

8-924-851-07-92


Почта: 

vesmatoday@gmail.com

     18+

Нашли ошибку? Выделите её и нажмите Ctrl + Enter

Яндекс.Метрика