Книга составлена из избранных эго-документов (документов личного происхождения).
Ее эмпирическая основа — 12 уникальных дневников военного времени, написанных представителями широкого типологического спектра участников и жертв войны: двух красноармейцев действующей армии (особиста и штрафника), одного коллаборациониста, трех военнопленных, четырех остарбайтеров и двух лиц, переживших оккупацию, в том числе одной узницы гетто.
Сами по себе такие документы — необычайная редкость, они насыщены малоизвестными событиями, удивительными деталями и неожиданными ракурсами. Авторы этих дневников, несомненно, услышали в себе зов истории и испытали сильнейшую внутреннюю потребность в их ведении, что само по себе часто требовало от них усилий, граничащих с героизмом.
Описания дневников:
1. Коллаборант Георгий Томин (Симон). «Хочу только одного — мирной жизни…»:
Дневник интернированного в Лихтенштейне пропагандиста
Одна из малоизвестных страниц истории Второй мировой войны — судьба солдат и офицеров Первой Русской национальной армии. В самом начале мая 1945 года примерно 500 солдат и офицеров сумели уйти в нейтральный Лихтенштейн, где и были интернированы.
Один из офицеров в составе этой группы, 50-летний эмигрант Георгий Томин, покинувший Россию еще в годы Гражданской войны, в течение нескольких месяцев вел подробный дневник, в котором описывал будни «карантина», чувство неопределенности, тягость вынужденного безделья и постоянную тревогу. В это время в Вадуце, столице Лихтенштейна, работала советская комиссия, всячески убеждавшая соотечественников добровольно вернуться в СССР. Несколько сот человек (автор дневника называет их «добровольцами смерти») поддались на эти уговоры; об их дальнейшей судьбе ничего не известно, но она, скорее всего, была печальной.
2. Особист Иван Шабалин. «Сколько людей расстреляли вы за это время?..»:
Дважды трофейный дневник
Сначала дневником завладели немцы, найдя в планшете убитого. Его отправили в военную контрразведку, перевели на немецкий язык и сочли интересным трофеем. Один из экземпляров был отбит в 1941 году советскими войсками и переведен с немецкого обратно на русский. Автором дневника был Иван Шабалин, майор НКВД. Дневник начинается 12 августа, а обрывается 19 октября 1941 года. Ирония судьбы проявилась тут сполна: ведь именно Особые отделы были призваны следить за тем, чтобы никто в действующей армии не вел никаких дневников, мотивируя это ровно тем, что и произошло с дневником самого Шабалина: записи могут попасть к врагу, и тот использует их против нас.
Но в своем случае Шабалин, похоже, этих рисков не видел, а твердо полагал, что с ним-то уж ничего не случится. Ну а если случится, то он, майор НКВД, всегда успеет уничтожить дневник и пустить себе пулю в лоб. Нехитрая мысль о том, что человек не просто смертен, а внезапно смертен, так и не посетила его — до самой смерти. Однако — и случилось, и внезапно, и не успел!
3. Штрафник Александр Контарев. Главное на войне — выжить!
Александр Контарев родился в 1918 году на Луганщине, война застала его в армии. Дневники охватывают период в три с половиной года, с 30 апреля 1943 по 14 ноября 1946 года. Иной раз Контарев раскрывал блокнот прямо во время боя!
По содержанию дневник распадается на три неравные части: штрафник, штабист на западном театре военных действий и штабист на восточном.
Контарев — всё время на передовой, или в двух шагах от нее. Каждый день и каждый час он может погибнуть. Одно из сквозных слов в дневнике — «игра», что в ситуации штрафника означает игру со смертью. Императив его жизни на войне однозначен и элементарен: уцелеть в ней. Отсюда же — характерное сочетание трудносочетаемого: крайнего фатализма и крайней жизнеустремленности.
«Если только буду жив…» — постоянный рефрен дневника. Почти в каждой записи — фраза о том, что запись эта — последняя, что завтра он наверняка будет убит и т. д. Эти фразы — своего рода обереги, риторические заклинания против гибели. И ему неслыханно повезло! Поставленная им самому себе четкая стратегическая задача — «Выжить, выжить и еще раз выжить!» — была им решена.
4. Военнопленный Анатолий Галибин. «Нам запретили белый свет…»:
Дневник военнопленного, извлеченный из его могилы
Этот дневник был найден в братской могиле советских военнопленных. В потайном кармане брюк одного из скелетов, извлеченных для исследования, нашли металлическую коробочку, внутри которой находилась еще одна коробочка — картонная. И уже в ней лежала книжица с картонной обложкой, с наружной стороны которой был нарисован двуглавый лев — герб Суоми, а с внутренней — красная звезда. Многие записи размыло, и не все поддаются прочтению. Вероятно, ведение дневника являлось продуманным планом Галибина, а не импровизацией, к которой подтолкнул плен. Отсюда и система из двух коробочек — на тот случай, если дневник переживет его автора.
Записи дневника Анатолия Галибина уложились в неполных 15 месяцев. Начинается дневник записью о призыве в Красную армию, сделанной еще дома. Записи очень скупые, значительное место в них занимают слова «оборона» и «отступление». Анатолий пишет о трудностях с бытом и питанием, недостатке оружия и боеприпасов. Также в дневнике много адресов погибших бойцов. Мнение о пережитом в плену у автора дневника однозначное: это — «год, который, не задумываясь, можно было бы с удовольствием вычеркнуть из жизни, так как ничего кроме лишений и огорчений он не принес».
5. Военнопленный Сергей Воропаев. «Жизнь в наземном аду, только без смолы»:
История болезни и смерти Сергея Воропаева
Вести дневник Сергей Воропаев начал в плену, в 1944 году. Последняя из 77 его записей датирована 5 марта 1945 года. Дневник имеет посвящение: «Моему другу С» (а некоторые записи начинаются обращением «Мой дорогой!»), и друг этот — сам Сергей. Тем самым свойственный дневнику монологизм преобразовывается в диалог, и жить становится чуть веселее.
Фон и суть существования Сергея в лагере — голод. Если одним словом, то слово это — «пожрать!»: достать еды, съесть что-нибудь!
Вторая по значимости и объему тема дневника — болезнь, туберкулез, больница. Дневник Воропаева вполне заменяет историю болезни этого в прошлом степного казацкого крепыша. 31 августа 1944 года — первое кровохарканье, 12 сентября — первый день в лагерной больнице, октябрь — перевод в туберкулезный барак «А», откуда прямая дорога на кладбище.
Недостаточное питание только усугубляло болезнь. Он умер 23 марта 1945 года —всего 24 лет от роду, не дожив полутора месяцев до конца войны и спустя неделю с момента освобождения советскими войсками лагеря. Отдавал ли умирающий Воропаев себе отчет в том, что он все-таки дожил до свободы?
6. Военнопленный и остарбайтер Василий Пахомов. «Сегодня жив, а завтра не знаю…»: Исповедь военнопленного, ставшего остарбайтером
Василий Пахомов начал вести дневник в 1943 году, но в самом начале дневника он вспоминает о событиях 1942 года: призван на военную службу, был в окружении под Смоленском, выбирался с боями к своим, попал в плен, бежал, прибился к местным жителям. С оккупированной территории был угнан в Германию — но уже как гражданское лицо. Месяц за месяцем Василий записывает то, что происходит с ним самим и вокруг него, много внимания уделяя своим личным переживаниям и осмыслению пережитого. Он искренне интересуется бытом, традициями и даже жизненной позицией окружающих его людей, как соотечественников, так и немцев. Василий постоянно помнил, что он на чужбине, что он оторван от своей земли, от родных и близких. Пронзительная тоска, временами доходящая до отчаяния («надоело!»), — вот истинный лейтмотив его дневника. И даже рождение дочери смешано у него с горечью условий неволи: и радует, и не радует. Его мучило, изводило бездействие и ожидание конца войны, он следил за событиями в мире и ждал... Но другого выхода у него не было. Или, во всяком случае, он его не знал.
